bey | Саддам Хусейн о национализации

Текст выступления президента Саддама Хуссейна перед работниками Министерства нефтяной промышленности 1 июня 1983 года, в годовщину национализации нефтиl

Минуло 11 лет со дня национализации. Некоторым молодым людям из тех, кто сегодня защищает Ирак, в ту пору было только по 8 лет. Многие из них могут не осознавать политического, социального, экономического и исторического значения этого великого решения. Чтобы понять значение решения о национализации нефти спустя 11 лет после того, как оно было принято, мы должны были бы знать условия, вызвавшие это решение, а также и последовавшие за ним результаты.

Переговоры с нефтяными компаниями начались зимой и сконцентрировались главным образом на требовании Ирака увеличить свою долю доходов при условии сохранения концессий в руках нефтяных компаний. Думали ли те, на кого было возложено руководство Ираком, тогда о национализации? Конечно же, нет. Было ли так, что национализация как перспектива обозримого будущего ускользнула от их сознания? Нет, мы не можем сказать, что она ускользнула, потому что национализация как желание и перспектива была в мечтах всех иракцев. Тем не менее, ни один не был способен говорить об этом вслух даже самому себе из-за того, что все это считалось чудовищным преступлением.

Разрешите мне проиллюстрировать это для вас на одном примере. Я был с визитом в Советском Союзе зимой, перед национализацией. Переговоры с нефтяными компаниями уже начались и вошли в критическую фазу. Я встретился с господином Косыгиным, премьер-министром, и с господином Брежневым, также. Они рассказали об экономической ситуации в своей стране, о своих успехах и неудачах. Они также рассказали о международных отношениях Советского Союза. Со своей стороны, я рассказал о политике Ирака. Обсуждая проблему иракской нефти, я заявил, что мы ведем переговоры с нефтяными компаниями об увеличении нефтяных доходов Ирака. Если бы переговоры потерпели неудачу из-за того, что нефтяные компании заняли бы непримиримую позицию, то полная или частичная национализация нефти могла бы быть осуществлена в рамках, очерченных Ираком. Поэтому мы хотели знать, до какой степени наши советские друзья будут поддерживать нас в таких обстоятельствах? Брежнев обещал направить техническую группу в Ирак, чтобы изучить эту проблему и обеспечить советскому руководству ясную картину на случай, если в будущем что-то случится. Национализация была осуществлена, и группа так никогда и не приехала. Мы решили не повторять просьбу. В этих условиях нам важно было понять позицию дружественной страны, особенно если это сверхдержава, чтобы действовать в соответствии с обстоятельствами.

Затем мы приняли решение о национализации, объявили о нем, взяли под контроль нефтяные установки компаний. Мы послали в Москву члена Революционного Командного Совета с поручением от правительства Ирака. Он встретился с президентом Подгорным и спросил его, до какой степени Советский Союз стал бы поддерживать нас как друзей. Тот сказал нашему посланнику, что не знает ответа, поскольку Ирак бросил вызов интересам великих и могучих держав. Иракский посланник, прибывший в Москву вдохновленным атмосферой Ирака, сказал, что не думает, что незаконные интересы великих и могучих держав так высоко почитаемы Советским Союзом, и добавил, что єто – эксплуататорские интересы и их соблюдение угрожало бы иракским национальным интересам, и что Ирак принял правильное национальное решение. Иракский посланнник вернулся в Багдад, не получив обещания о поддержке.

Позднее делегация во главе с президентом республики прибыла в Москву, и Советский Союз и другие социалистические страны помогли нам, закупив несколько миллионов тонн нашей нефти.

Здесь я не желаю критиковать Советский Союз, я только хочу объяснить вам историческую значимость того решения, принятого в ситуации, когда одна из супердержав вначале колебалась и уже потом, узнав о нашем решении, дала упомянутый выше ответ иракскому посланнику.

Итак, Ирак принял великое решение. Чтобы проиллюстрировать эту мысль, хотел бы рассказать вам о другом важном эпизоде. После того, как мы приняли, но еще не огласили решение о национализации, я был на неофициальной встрече правительства. Товарищ Тарик Азиз, который был тогда высокопоставленным членом партии и главным редактором “Аль-Тавры”, доложил мне, что советский поверенный в делах, хорошо говорящий по-арабски, попросил о встрече с ним, так как знал о его негласной связи со мной. Советский поверенный попросил его передать послание, предостерегающее нас от совершения такого серьезного шага. “Если вы намерены осуществить национализацию, подумайте о моральном духе руководства”, — сказал я и велел товарищу Тарику Азизу держать предостережение при себе как документ на будущее, просил его не информировать о нем ни единого члена руководства.

Нефтяные монополии – американские, голландские и английские – были по-прежнему непреклонны, и переговоры едва не пришли к мертвой точке. На тот час не все высшие должностные лица в государстве и партии, не все члены Революционного Командного Совета или партийного руководства были уверены в необходимости национализации и не были едины в своей позиции. Я наблюдал за переговорами и давал инструкции главе иракской делегации выдерживать в них жесткую линию. Я также рекомендовал ему занимать твердую позицию всякий раз, когда нефтяные компании были готовы пойти на компромисс.

Как мы и предполагали, национализация стала закономерным итогом этих переговоров. Действительно, наша бескомпромиссность не устраивала нефтяные компании. Это были могущественные компании. Они верили (и говорили об этом в своих кругах), что не родился еще тот, кто принял бы подобное решение, потому что самой недавней попыткой национализации нефти в третьем мире была попытка Мосаддыка в Иране, которая провалилась. Мосаддык и его правительство потерпели поражение, в то время как нефтяные компании вышли победителями. Имея в виду трудности Ирака в 1959 году и позднее, заголовок ведущей британской газеты звучал примерно так: “Слава Богу, много крови было пролито в Ираке, но ни капли нефти”.

Нефтяные компании были уверены, что мы им уступим, потому что они знали наш бюджет, зависевший от нефтяных статей, и подсчитали, что, как развивающаяся страна, Ирак пока еще не разработал свое техническое оборудование и не сможет торговать своей нефтью. Они знали также, что все предыдущие попытки национализаций такого рода в третьем мире провалились. Они знали о наших валютных активах в банках так же хорошо, как и обо всех главных аспектах иракской экономики, потому что были связаны с нашей экономикой. Более того, я обнаружил, что некоторые члены нашего правительства не были в достаточной степени энтузиастами в отношении национализации. Я боялся, что они станут колебаться, когда решение будет обсуждаться, и это породит проблемы.

За 13 дней до национализации мы посетили штаб-квартиру Всеобщей федерации фермеров. Они дали нам огурцов и хлеба к столу и спросили о ходе переговоров. Я сказал им, что 1 июня будет решающим днем. Это был крайний срок, установленный для нефтяных компаний. Если договоренность не будет достигнута в этот день, Ирак для защиты своих интересов неизбежно примет решение, хотя и не стал раскрывать его суть. На следующий день главный заголовок в “Саут Аль Фаллах” (“Голос Фермера”) передал это сообщение. Остальные газеты цитировали сообщение на следующий день, и народ начал говорить о решающем дне – первом июня. С этого момента средства массовой информации играли свою роль в усилении народного энтузиазма. Правительства следовало этому курсу. В результате, первого июня не было иной альтернативы, кроме как принять решение о национализации.

До этого было решено проконсультироваться с экспертами в нефтяной индустрии, потому что мы имели в этой сфере ограниченный опыт. Я вспоминаю, как на общем собрании Революционного Командного Совета и руководства партии, один эксперт из Министерства нефтяной промышленности использовал классную доску, чтобы подсчитать доходы как в случае национализации, так и в случае разрешения нефтяным монополиям продолжать свои операции. Он пришел к выводу, что с финансовой стороны, если мы разрешим монополистическим компаниям продолжать операции, мы станем богаче, чем если мы национализируем нефть.

Тут было совершенно уместно поспорить: если доходы, полученные от национализации, будут ниже, чем те, что мы получим от нефтяных компаний, зачем нам заниматься национализацией? Я спорил с этим официальным лицом, используя более здравый смысл, нежели технические данные. Опираясь на те ограниченные технические данные, которыми я располагал тогда, я задал ему следующий вопрос: “Если наши доходы от нефтяных компаний будут и впрямь выше, чем от национализации, почему компании так отчаянно выступают за сохранение существующего положения? Почему они сопротивляются национализации, вместо того чтобы передать нефтяные установки Ираку?” Тот ответил, что нефтяные компании имеют свои собственные средства и методы маркетинга, и они добывают нашу нефть с целью ее обработки, и их прибыли не от продажи сырой нефти, но больше от продажи продуктов переработки. Я сосредоточил свою критику на этом пункте не для того, чтобы совершенно разбить его аргументы, но скорее чтобы поколебать доверие публики к его заявлениям, чтобы его аргументы не осели в умах как веские и окончательные. Я победил в дискуссии потому, что большинство присутствующих поверили в то, что его утверждения лишены логики. Эксперты были против национализации. Что касается международной ситуации, ее я уже обрисовал. У нас не было другого выбора, как только рассчитывать на свои собственные силы и свой собственный анализ более, чем на все зарубежные факторы.

Я твердо верил, что Ираку было необходимо занять решительную позицию. Нефтяные монополии и государства, стоявшие за ними, многие годы обкрадывали Ирак. Теперь у власти стояла Партия арабского социалистического возрождения. Если бы она не приняла решение о национализации, то никто другой не смог бы это сделать.

Мы решили: если переговоры потерпят крах, национализировать нефть 1 июня 1972 года. Перед тем как мы собрались, чтобы принять такое решение, я вызвал товарища Садауна Шакира и отдал ему приказ взять под контроль штаб-квартиры нефтяных компаний в Багдаде. Вызвал губернатора Киркука и сказал ему: “Все, что возле тебя, теперь собственность Ирака…”. Он не понял. Я сказал: “Установки нефтяных компаний в твоей провинции теперь собственность Ирака. Бери их в свои руки, опечатывай их офисы красным воском и жди дальнейших указаний”. Было около 12 часов пополудни.

В тот же день, в соответствии с решением руководства, я пригласил на встречу представителей Иракской Коммунистической партии и Демократической партии Курдистана (позже фракция Барзани), которые были членами коалиции и уже скоординировали свои позиции, и попросил их высказать свои точки зрения. Я сообщил им, что переговоры с компаниями подошли к мертвой точке, и спросил, какие предложения будут у них по поводу происходящего, не сказав, что мы уже решили провести национализацию. Мы дискутировали, они задавали вопросы и долго колебались, прежде чем рекомендовали национализировать 51% активов нефтяных компаний, оставив им 49%. Однако, Партия арабского социалистического возрождения высказалась за 100 % национализацию.

Когда иракцы заполонили улицы, одобряя национализацию, они были как птицы с отрезанными головами, одновременно счастливые и напуганные, потому что до сих пор не были уверены, что их мечта, наконец, осуществилась и что пришел день, когда уверенное в своих силах национальное правительство смогло сказать нефтяным компаниям и стоящим за ними государствам: “Теперь вон из нашей страны! Это наша нефть!” Иракцы, торжествующие по поводу этого решения, хотя и ликовали, но были испуганы, т.к. желали знать, что же будет потом. Будут ли они умирать от голода и разделят жребий Мосаддыка, потому что ранее никто не переживал такой опыт? Это было то, о чем они думали. И я читал это в их глазах.

Фактически подлинная, прочная и полная национальная независимость Ирака началась 1 июня 1972 г., а не в 1921 г. или после 30 июня 1968 г., потому что прочный материальный (экономический) фундамент независимости был заложен именно 1 июня 1972 г. Нефтяные компании как орудия государств, стоявших за ними, руководствуясь корыстными интересами, производили, например, 50 млн. т ежегодно. Затем их представитель встречался с иракским Министром нефтяной промышленности и, ссылаясь на конъюнктуру нефтяного рынка, говорил о необходимости сократить производство до 20 млн. т, в то время как наш бюджет и планы развития были рассчитаны исходя из доходов с 50 млн. т. Что можно было поделать в такой ситуации? Было невозможно осуществлять собственное социальное и экономическое планирование, пока зарубежные концерны сохраняют свои концессии и свой контроль над нефтяной политикой Ирака. Например, производить 50 млн. т или 10 млн. т, – это зависело от их отношения к правительству. Таким образом, воля правительства Ирака была в руках нефтяных компаний, а не в его собственных руках или в руках народа. Именно нефтяные компании решали, каким должен быть наш потенциал, и, следовательно, именно они диктовали, как мы должны действовать в политической и экономической сфере.

Бюджет Ирака в 1972 году зависел главным образом от нефтяных доходов, потому что другие доходы были небольшими. В тот год ассигнования на программу развития составили 134 млн. иракских динаров. Конечно, это была лишь условная цифра, потому что, когда нефтяные компании объявили, что выпуск продукции снижен, мы были вынуждены заново пересмотреть эту цифру. Расходы на текущие нужды государства, включая оклады служащих, составил 352 млн. иракских динаров. Такими были тогда наши финансовые ресурсы. Общая цифра ежегодных расходов складывалась из 134 млн. и 352 млн. динаров.

А каков сегодня план бюджета на год? Годовые ассигнования на программу развития составляют 5 млрд. 350 млн., несмотря на то, что мы живем в военное время. Обычный бюджет составляет около 8 млрд. Сравните 352 млн. динаров и 8 млрд. динаров, и вы обнаружите, что нормативы уровня жизни людей увеличились в 22 раза со времени до национализации. Сравните 134 млн. с 5 млрд. 350 млн., и вы увидите, что ассигнования на развитие возросли в 40 раз. Осуществление программы развития означает, что все граждане имеют работу, включая кузнецов, плотников, рабочих и тех, кто сдает свое жилье иностранцам, занятых в программах по равитию. Теперь люди извлекают выгоду из тех доходных статей, которые имели обыкновение уходить к иностранным нефтяным компаниям.

Таково историческое значение великого решения о национализации и важность его успеха.

Я также помню, что спустя один или два месяца после национализации ко мне в кабинет вошел посланник голландской королевы и стал говорить в умоляющем тоне. Возможно, он имел смутное представление о странах третьего мира и думал, что можно аннулировать решение о национализации голландских активов, поскольку сама королева заинтересовалась этим делом. Я критикую тех, кто, давая интервью, сидит положив ногу на ногу, потому что это не арабский обычай, а нечто перенятое у заграницы. Тем не менее, пока он говорил и умолял, я сидел, положив ногу на ногу. Я понюхал свой табак и начал курить. Сейчас я открою вам секрет: я уже успел поговорить с руководством. Я испытал на какое-то время чувство гордости, но не забывал об исторической подоплеке и о страданиях нашего народа. Пока посланник говорил, я вспоминал, как оскорбляли наш народ. Я также вспомнил, как наших отцов гнали и травили, как собачат, когда, будучи детьми, они проходили мимо дач иностранных компаний, потому что они заглядывали в маленькие жестяные коробки с остатками английского, голландского или американского мяса или другой пищи. Такие сцены промелькнули в моей памяти, и я сказал себе: “Неужели это правда, что белокурый представитель голландской королевы сегодня пришел просить сына иракского крестьянина? Пришел день, когда иракцы имеют право осуществить свою месть и насильственно восстановить свои права”. Когда он закончил то, что должен был сказать, я обратился к нему: “Извините. Пожалуйста, передайте мои наилучшие пожелания Ее Величеству и скажите ей, что решение о национализации окончательно и бесповоротно, и что эта нефть действительно стала собственностью нашего народа. Отныне и впредь ваши взаимоотношения с Ираком должны строиться в свете новых условий, а не в свете представления, что эти условия могут быть отброшены”.

Это показывает вам, братья, что нет ничего невозможного, если народ обладает достаточной волей и решимостью принять на себя роль лидера, а не подчиненного. С другой стороны, если воля ослаблена и самосознание принижено, если принципы шатки и угол зрения ограничен эгоистическими и индивидуалистскими интересами, ни один народ, ни одно руководство или лидер не сможет принять историческое решение, которое позволит народу подняться к достойной жизни.